Пётр Киле - Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]
ЕВГЕНИЯ (приподнимаясь). Мне уйти?
МАРИАННА. Нет, вы нам не мешаете, не правда ли, Орест? Как я не мешала, когда он писал с вас.
ЕВГЕНИЯ. Есть же разница.
МАРИАННА. И весьма существенная.
Евгения опустилась в кресло у стола, на котором лежали листы с рисунками; Орест писал сидя на табурете, картон с бумагой на коленях; обнаженная девушка, казалось, вольным шагом вступала по земле, освещенной солнцем. Молодость и свобода - как вызов действительности с ее ужасами, там сцена, здесь реальность, как в театре. Живая картина, которая проступает тут же на листе. Что-то чудесное, чем живут художники, часто в нищете. Соприкосновение с вечностью.
Слышно, как захлопнулась с металлическим звоном дверь лифта, зазвенел колокольчик звонка; Орест, подняв указательный палец, мол, замрите, вышел в прихожую.
ГОЛОС СМОЛИНА. Игнатий Григорьевич!
Евгения поднялась и, показывая знаками, что ее здесь нет, скрылась в другой комнате. Орест заглянул в комнату и, пригласив войти Ломова, уселся продолжать работу, как ни в чем не бывало, но Марианна зарделась.
Ломов уселся за стол, где сидела его жена, и с веселым видом уставился на девушку.
ЛОМОВ. Хороша? Хороша! Ей-богу, хороша! Я удивляюсь на вас, Орест Алексеевич, как вы спокойно можете глазеть на ее прелести? Диана!
СМОЛИН. Вот правильно сказали. Диана.
ЛОМОВ. Она Диана, ну а вы-то мужчина или нет?
СМОЛИН. Здесь дамы, Игнатий Григорьевич.
ЛОМОВ. Дамы? Где это они?
СМОЛИН. Дианы разве вам мало?
ЛОМОВ. Ах, здесь Фаина Ивановна?
СМОЛИН. Нет.
ЛОМОВ. Приехала одна?
СМОЛИН. Нет.
ЛОМОВ. Ну, что вы заладили нет и нет.
СМОЛИН. Вы по какому делу?
ЛОМОВ. Хотел купить ряд ваших вещей. Вот этих.
СМОЛИН. Не продаются. Это же черновые наброски.
ЛОМОВ. Подарите.
СМОЛИН. Это пожалуйста.
МАРИАННА (делая знаки Ломову уйти). Ради Бога, не надо.
СМОЛИН. Я сейчас.
Орест поднялся и прошел в другую комнату. Ему не хотелось, чтобы Евгения Васильевна подумала, что Ломов бывает у него с тех пор, как он начал писать с Марианны. Пусть сам ей объяснит, зачем забрел сюда.
СМОЛИН. Зачем вы скрылись?
ЕВГЕНИЯ (стоя у окна). Какой прекрасный вид! А от высоты у меня голова кружится. Простите меня. Сама не знаю, зачем я к вам приехала.
СМОЛИН. Я думал, это свидание.
ЕВГЕНИЯ. А занялись Марианной. Нет, это не свидание. Я подвезла ее и из любопытства поднялась к вам.
СМОЛИН. Так и муж ваш из любопытства подъехал - второй раз. Он решил купить рисунки с Марианны.
ЕВГЕНИЯ. Он к ней неравнодушен, я знаю. А вы?
СМОЛИН. Я неравнодушен к вам.
ЕВГЕНИЯ. Вы их нарочно оставили одних?
СМОЛИН. Нет, чтобы выйти с вами к ним. Впрочем, Игнатий Григорьевич, вероятно, ушел.
В самом деле, как только художник удалился, Ломов двинулся на девушку, а та поспешно накинула на себя халат.
МАРИАННА. Тсс! Здесь мадам.
ЛОМОВ. Чем это вы занимаетесь, а?!
МАРИАННА. Тсс!
ЛОМОВ. Она знает, что я здесь?
МАРИАННА. Нет, кто-то пришел, она и спряталась.
ЛОМОВ. Хорошо, я ухожу во избежание сцен. Боже! Как я тебя хочу!
Ломов сорвал поцелуй с ее губ, она позволила, чтобы он поскорей убрался.
Ломов ретируется, однако в его сердце закрадывается подозрение: не уловка ли все это - портрет, работа над которой длится второй год, рисунки с обнаженной горничной, столь похожей по стати на его жену, - уловка для связи?!
Орест и Евгения вернулись: Ломова в самом деле нет.
МАРИАННА. Я не сказала, что вы здесь. Одна дама, вот и все. Наверное, на сегодня все.
Смущенный художник всплескивает руками, Марианна уходит одеться.
ЕВГЕНИЯ. Я потому к вам заглянула, что хотела попрощаться. В газетах пишут о болезни моего отца, может быть, всего лишь слухи... Уезжаю в Москву.
СМОЛИН. И я. Там открывается выставка...
Интерьер дома в стиле модерн в начале XX века. Марианна и Фаина Ивановна убирают со стола в столовой после чаепития.
МАРИАННА. Фаина Ивановна, что мне делать? Я бы уехала в деревню, да меня там не примут, ославят без всякой на то причины.
ФАИНА ИВАНОВНА. Я бы нашла тебе место.
МАРИАННА. У Ореста? Ни за что.
ФАИНА ИВАНОВНА. Напрасно не воспользовалась случаем. Упустила ты свою фортуну. Найду место...
МАРИАННА. Место... А здесь я жила, как дома.
ФАИНА ИВАНОВНА. Ну и оставайся, пока не гонят. Мы служим у господ. Мы не крепостные, но подневольные.
МАРИАННА. А как же мне быть с Игнатием Григорьевичем?
ФАИНА ИВАНОВНА. Он страдает. Он ищет у тебя утешения?
МАРИАННА. Да.
ФАИНА ИВАНОВНА. А тебе его жалко?
МАРИАННА. Не очень. Я знаю, чего он от меня хочет.
ФАИНА ИВАНОВНА. А ты как?
МАРИАННА. Еще чего! До сих пор пугала, что все скажу госпоже. А теперь он уверен, что она сошлась с художником и в том винит меня, будто я их свела.
ФАИНА ИВАНОВНА. Он возьмет тебя. Уж точно. Он упрямый.
МАРИАННА. Как же быть?
ФАИНА ИВАНОВНА. Так уступи хоть с пользой.
МАРИАННА. Как это?
ФАИНА ИВАНОВНА. Как субретка. Пусть снимет тебе квартиру и вообще обеспечит. Я бы с тобой поселилась и вела твое хозяйство.
МАРИАННА. С какой стати он это сделает?
ФАИНА ИВАНОВНА. Приспичит, сделает. Тебе надо не ломаться, как до сих пор, а наоборот, раззадорить его, и тогда он на все пойдет.
МАРИАННА. Напрасно я вас не послушалась с Орестом. А здесь-то все хуже.
ФАИНА ИВАНОВНА. Кто знает? Может статься, еще войдешь во вкус.
МАРИАННА. Что значит, во вкус?
ФАИНА ИВАНОВНА. Сделаешься настоящей субреткой, живущей в свое удовольствие за счет влюбленных господ. А однажды выйдешь за кого-нибудь из них замуж. И такое бывает.
Марианна уходит и бродит по дому, то и дело вытирая слезы. Между тем за окнами темнеет, поднимается ветер, дождь, молнии сверкают и проносится гром.
Входит Ломов, пьяный и весь мокрый. Марианна встречает его вместо дворецкого.
ЛОМОВ. Ты знаешь, какая штука? И Орест уехал в Москву...
МАРИАННА. Позвать дворецкого?
ЛОМОВ. Не надо. Не уходи.
МАРИАННА. Бедненький.
Игнатий развеселился, девушка позволяла ему больше, чем всегда, и сама целовала его.
ЛОМОВ. Прими ванну со мной. Я обещаюсь, не буду тебя домогаться, пока сама не захочешь.
МАРИАННА. Хорошо. Идемте. Готовить вам ванну - входит в мои обязанности. Но не более того
Входят в ванную комнату. Марианна пускает воду, выказывая нарочито соблазнительные позы.
ЛОМОВ. Божественно прекрасна! Диана! (Он обнимает ее.)
МАРИАННА. Диана? А сами думаете, небось, субретка?
ЛОМОВ. Ты знаешь, кто такая субретка?
МАРИАННА. Конечно. Как горничной мне с вами нельзя иметь дело, это же ясно. Просто глупо.
ЛОМОВ. Разумно. Хорошо, будь субреткой. Я сумею вознаградить тебя. (Он целует ее, она отвечает, смеясь.)
МАРИАННА. Щедро?
ЛОМОВ. Весьма щедро, если ты в самом деле невинна, как вела себя до сих пор.
МАРИАННА. Ага! Значит, в ход идет и моя невинность. Вознаграждение должно возрасти.
ЛОМОВ. Хорошо, Мари! Ты мила и пикантна. Поторговаться никогда не мешает. Но в переговорах принимает участие и некто третий.
МАРИАННА. Дьявол, что ли? Но не здесь же!
ЛОМОВ. Я приду к тебе.
МАРИАННА. На сегодня все, Игнатий Григорьевич! Примите ванну и ложитесь спать. Спокойной ночи!
Плутовка ушла. В самом деле, превращается на глазах в субретку. О, дщери Евы!
Но Игнатий Ломов не унялся и постучался к ней.
МАРИАННА. Кто там?
ЛОМОВ. Это я!
МАРИАННА. Уходите.
Он постучал громче, не смущаясь никого. Марианна, пристыженная, что так его раззадорила, впускает его, чтобы он не поднял шум на весь дом.
Зазвонил телефон. Трубку сняла Полина. Звонила Ирина Михайловна.
БЕЛЬСКАЯ. Вы знаете, вчера в ночь, - что за это была волшебная ночь, вы умеете устраивать вечеринки, - куда-то запропастилась моя дочь.
ПОЛИНА. Как запропастилась?
БЕЛЬСКАЯ. Поскольку она встретилась снова у вас с Моревым, я решила, что бес их попутал. С ними это бывало.
ПОЛИНА. Бывало?
БЕЛЬСКАЯ. Я сказала Ермилу, что Юленьке сделалось нехорошо, и она уехала домой. Куда там! Дома ее нет, на звонки не отвечает. Не отвечает и Морев. Я думала, она увезла его на дачу. Наплела что-то Ермилу и уложила его спать. А спать он любит, как дитя. Приехала на дачу, и там ее нет. Теперь у меня единственная надежда: она у вас.
ПОЛИНА. У нас?!
БЕЛЬСКАЯ. Укрылись где-то и забыли обо всем на свете.
ПОЛИНА. Ирина Михайловна, у нас невозможно спрятаться. Служба безопасности обнаружила бы.
БЕЛЬСКАЯ. Вы уверены?
ПОЛИНА. Абсолютно.
БЕЛЬСКАЯ. Коли так, я не знаю, что делать. Придется сказать Ермилу. Возможно, это похищение. У него врагов достаточно.
